Сладкий папочка - Страница 59

В конце концов я однажды спросила:

– У вас насчет меня есть планы, Черчилль?

Он поразился.

– Да нет же, черт побери. Вы слишком молоды для меня. Я предпочитаю зрелых женщин. – Пауза. Затем на его лице появилось почти комичное выражение испуга. – Но вы ведь не хотите, правда?

– Нет, не хочу.

Если бы он когда-нибудь предпринял попытку к этому, я точно не знаю, как поступила бы. Я не могла определиться со своим отношением к Черчиллю: мне не хватало опыта общения с мужчинами, чтобы разобраться, что к чему.

– Но тогда я не понимаю, почему вы уделяете мне внимание, – продолжала я, – раз не собираетесь... ну это, сами знаете, о чем я.

– Когда-нибудь я вам скажу почему, – ответил он. – Но не сейчас.

Я восхищалась Черчиллем больше, чем кем-либо из тех людей, которых когда-либо знала. С ним, правда, не всегда было просто. Его настроение могло испортиться за какую-то долю секунды. Спокойным человеком он уж точно не был. Вряд ли в жизни Черчилля наберется много таких минут, когда он чувствовал себя совершенно счастливым. Это во многом из-за того, что ему пришлось потерять двух жен: первую, Джоанну, сразу после рождения их сына... и Аву, с которой они прожили вместе двадцать восемь лет. Черчилль не относился к тем, кто безучастно принимает удары судьбы, и потери любимых людей его больно ранили. Тут я его понимала.

Прошло почти два года, прежде чем я заговорила с Черчиллем о своей матери или о чем-то еще, помимо самых очевидных событий своей прошлой жизни. Черчилль каким-то образом выяснил, когда у меня день рождения, и поручил одной из своих секретарш позвонить мне утром и предупредить, что мы сегодня с ним идем обедать. На мне были простая черная юбка до колена, белая кофточка и серебряный кулон-броненосец. Черчилль появился в полдень в элегантном, сшитом в Англии костюме. И выглядел точь-в-точь как преуспевающий пожилой гангстер из Европы. Он подвел меня к ожидавшему нас у тротуара белому «бентли» с водителем, распахнувшим перед нами заднюю дверь.

Мы приехали в самый модный ресторан, какой я когда-либо видела, с французским декором, белыми скатертями и роскошными картинами на стенах. Меню было заполнено каллиграфической прописью на текстурированной кремовой бумаге, а блюда назывались так замысловато – всякие там рулады да риссоли, разные сложные соусы, – что я терялась в догадках, что заказать. А при виде цен со мной чуть не случился сердечный приступ. Самой дешевой едой в меню оказалась десятидолларовая закуска из одной-единственной креветки, приготовленной уж как-то так особенно, что название этой закуски мне никогда не выговорить. Внизу страницы меню я увидела блюдо, которое, судя по описанию, представляло собой гамбургер с жареным бататом, и, когда увидела цену, чуть не подавилась своей диетической кока-колой.

– Черчилль, – сказала я не веря своим глазам, – здесь в меню стодолларовый гамбургер.

Он нахмурился – не потому, что разделял мое изумление, а потому, что в моем меню были указаны цены. Он пальцем поманил к себе официанта, который тут же рассыпался в извинениях. У меня из рук забрали меню и заменили его другим, таким же, но без цен.

– Почему в моем меню не должно быть цен? – спросила я.

– Потому что ты женщина, – ответил Черчилль, все еще раздосадованный оплошностью официанта. – Я веду тебя обедать, и цены тебя не должны волновать.

– Тот гамбургер стоит сто долларов. – Я все никак не могла успокоиться. – Что же такое можно сделать с гамбургером, чтобы он стал стоить сто долларов?

Выражение на моем лице, казалось, его забавляло.

– Давай спросим.

Тут же был призван к ответу официант. Когда Черчилль спросил его, каким образом готовится гамбургер и что в нем такого особенного, тот объяснил, что все ингредиенты исключительно экологически чистые, в том числе и домашняя пармезановая булочка. Кроме того, в состав входят копченая моцарелла ди буфала, гидропонный маслянолистный салат, очень зрелый помидор и густой соус из чили, выложенные на бургер из органической говядины и фарша эму.

Я услышала слово «эму», и тут меня прорвало.

С моих губ слетел смешок, затем другой, а потом я уже не могла остановиться, из глаз текли слезы, плечи судорожно подрагивали. Я прижала ладонь ко рту, пытаясь успокоиться, но от этого стало только хуже. Я всерьез забеспокоилась. Мне грозило стать всеобщим посмешищем в самом крутом ресторане из тех, где я когда-либо бывала.

Официант тактично ретировался. Я, задыхаясь, предприняла попытку выговорить слова извинения перед Черчиллем, с тревогой наблюдавшим за мной, слегка покачивая головой. Он словно бы говорил: «Ничего, ничего, не извиняйся». Ободрительно положив руку мне на запястье, он слегка сжал его. И это движение меня как-то сразу успокоило. Наконец-то я смогла сделать глубокий вдох, и грудь отпустило.

Я рассказала ему о том, как мы поселились в жилом трейлере в Уэлкоме, о мамином друге, которого звали Флип. У меня все никак не получалось рассказывать побыстрее, так много подробностей всплывало сразу. Черчилль ловил каждое мое слово, в уголках его глаз собрались морщинки, и когда я в конце концов дошла до того эпизода, когда мы отдали тушу эму Кейтсам, он уже смеялся.

Хоть я и не помнила, что заказывала вино, официант принес бутылку «пино нуар». Вино благородно поблескивало в высоких хрустальных бокалах.

– Мне нельзя, – сказала я. – Мне после обеда на работу.

– Тебе не надо на работу.

– Очень даже надо. Ко мне на вторую половину дня записаны клиенты. – Хотя только мысль об этом вызывала во мне ощущение невероятной усталости – мысль не собственно о работе, а о необходимости собраться с силами, чтобы излучать очарование и жизнерадостность, которых ожидают от меня клиенты.